Козинец Людмила - Сегодня И Ежедневно
Людмила Козинец
Сегодня и ежедневно
Мне тридцать лет. Я не замужем. Не могу сказать, что это
обстоятельство очень меня огорчает, но мама беспокоится.
- Ты вгонишь меня в гроб! - И мама вылущивает из пачки очередную
беломорину.
- Ты памятник, сухарь, мумия! - И мамин синий халат падает с ее плеч
туникой Антигоны.
- Я в твои годы... - Халат летит вокруг мамы плащом Марии Стюарт.
Про мамины годы я все хорошо знаю. У мамы тогда были мечты и много
свободного времени. У меня нет ни того, ни другого. Жизнь моя полна смысла,
дел и друзей. Но замуж пора. Я хочу иметь ребенка. А ребенку нужен отец -
друг и учитель.
Есть у меня приятельница, которая обожает свадьбы, разводы, крестины и
похороны. Я бы, может, и постаралась обойтись без ее услуг, но она
просто-напросто явилась ко мне однажды вечером с мужем, школьным другом и
кактусом в горшочке в качестве презента. На него приятно было посмотреть -
пузатенький сизый шарик, усеянный золотистыми цветочками. Школьный друг
тоже оказался ничего: этакий надежа-мужик с необъятной грудной клеткой и
добрыми голубыми глазами.
Словом, встретились мы на следующий день, и еще, и еще. Очень скоро
выяснилось, что наша совместная жизнь вполне возможна. Я-то могу ужиться
даже с гремучей змеей - характер такой.
Как-то хорошо виделось: Владимир в домашнем халате, уютный и
умиротворенный, на коленях сын и дочка, жена-обаяшечка в горошковом
фартуке. Я? А что...
Мама упорно допрашивала меня по двум пунктам: люблю ли я Владимира и
любит ли Владимир меня.
Я ответила:
- Мне тридцать лет.
Мама плакала.
А сегодня я жду предложения руки и сердца. Довольно спокойно жду.
Недобрый признак.
Уличное кафе у озера, две каменные ступени в сад, в воде притворяется
восковым одинокий лебедь. Декорация для оперетты. А вот и премьер. По серым
ступеням идет человек лет восемнадцати в белесых застиранных джинсах и
расписной маечке. Прижимает к груди лохматый сноп незнакомых белых цветов,
что-то уж слишком романтичных для его ехидной длинной физиономии и дерзкой
ухмылочки. Он мне сразу не понравился.
Он шел к моему столику. Скажу - занято, тем более, что Владимир сейчас
будет. Но он ничего не спросил. Встал у столика и уставился на меня. Просто
стоит и смотрит. Я приняла величественную позу, вспомнив маму в роли
королевы Елизаветы. И тогда он раскрыл руки над моей головой. На меня
обрушился дождь белых влажных цветов, что крайне отрицательно сказалось на
состоянии моего костюма. Падая, цветы перевернули чашку, кофе пролился, и
погибли навеки сливочные замшевые туфли.
Я взвилась. Я сгребла холодные стебли и ткнула их в длинную ехидную
физиономию. А он перехватил гневную руку и поцеловал, даже чуть укусил,
запястье. И это было унижение.
Я бежала по улице и тоненько подвывала от злости. За поворотом
уткнулась в необъятную грудь Владимира, и мне пришлось объяснять причины
такого моего поведения. Володя ничего не понял да и не пытался. Он прогулял
меня по набережной, помог отмыть в фонтане туфли и накормил мороженым.
Закончился вечер и вовсе неплохо: я благосклонно выслушала предложение руки
и сердца, сказала: "Да" и подумала: "Все!"
Мы шли по темным улицам, осторожно и некрепко целовались. Возле моего
дома Владимир принялся исполнять обряд прощания. А меня вдруг окатило
колючей волной беспокойства. И неспроста. От светлого пятнистого ствола
платана отделилась змеящаяся гибкая тень. Еще не увидев - кто, я поняла -
он.
Он шел на руках. Тощие ноги в вельветовых эспадрильях смешно торчали