Козинец Людмила - В Пятницу, Около Семи
Людмила Козинец
В пятницу, около семи
- Больно?
Вопрос на засыпку. Я лежу на Южнобережном шоссе воскресным вечером,
придавленный собственной "Явой". К сожалению, мне вовсе не пригрезился звук
ломающейся кости; правда, сейчас, в минуту ошеломленности, я не особенно
ощущаю боль, вот только противно, что меня трясут за ворот куртки.
А девчонка распаниковалась, уже и ладошку занесла - в чувство меня
приводить.
- Тихо, подруга. Зови людей, снимайте с меня это железо.
- А... никого нет. Людей... Я одна.
- Плохо... Ну, тащи "Яву". Потерплю.
И тут я вроде бы потерял сознание, потому что на самом деле никак не
мог я видеть то, что увидел.
Девчонка, маленькая такая, рыженькая, оставила в покое мою куртку,
посмотрела на "Яву", на меня, покусала губку, словно решаясь на что-то. А
потом выудила из кармана своих джинсиков плоскую, чуть округлую пластинку
серого искристого металла и подвела ее под мотоцикл. Огромная в своей
неподвижности "Ява" дрогнула и, плавно покачиваясь, поднялась в воздух,
освобождая мои ноги. Затем, так же бесшумно, поднялась еще выше.
Впечатление, доложу я вам! Стоит такая легонькая девчушка лет пятнадцати и
держит на ладони малиновый мотоцикл.
"Ява" медленно соскользнула, будто съехала с невидимой- горки в кювет,
а я закрыл глаза, быстренько посчитал до десяти и спросил:
- Как тебя зовут? - Наверное, я просто хотел услышать ее голос.
Она присела возле меня:
- Рики.
- Рики-Тики-Тави... Голосуй машину.
Но дорога была пустая. Последний рейсовый автобус минут сорок как
прошел.
- Да... Здорово влип. Нога-то явно сломана. Кость бы зафиксировать.
Послушай, выломай пару веток, шину сделаем.
Она быстро свернула и сунула мне под голову свою хрустящую курточку.
- Не нужно тебе шины. Лежи и дыши как следует. Не шуми. Может быть
немного больно.
Закатала аккуратно брючину и склонилась так сосредоточенно, что враз я
понял: дело плохо. Крови, правда, не было, но под кожей вздулся уродливый
остроконечный бугор. Я уже видел такие, но все равно в горле зашевелился
ком. Пришлось возвести очи горе. А когда холодные пальцы пробежали по
голени и шевельнулась сломанная кость, вот тогда я и задышал, как ведено
было.
Но боль скоро ушла. В глазах прояснилось, нога словно онемела, и я
почти не ощущал прикосновений. Все отдалилось; я как будто задремал или
даже уснул. И внезапно очнулся: сидит на травке, уютно подвернув под себя
ноги, Рики, лежу я навзничь на теплом асфальте, уже совсем вечер, и хочется
пить. Рики ехидно прищурила глаза:
- И долго ты тут страдать намерен? Разлегся, симулянт.
- Кто симулянт? Да у меня самая сломанная в мире нога!
- Нога? Врешь ты все. Целехонек. Ни один рентген не покажет. Давай,
давай. Вставай.
Я вздохнул поглубже и встал. Нормально встал. На две абсолютно
здоровые ноги.
Одно из двух: или я сошел с ума, или эта дева - экстрасенс.
Рики встала, внимательно рассмотрела мою наверняка туповатую
физиономию и сочувственно сказала:
- Ну-ну... Ты особенно не переживай. Мало ли что случается.
Невидальщина - не небывальщина.
Она с каким-то вкусом произнесла эту русскую пословицу, словно
щегольнув ее знанием. Она меня еще и успокаивает!
Мы спустились к морю, осыпая лавины острой щебенки, цепляясь за плети
каперсов, пачкая руки их пряной зеленью. Пугнув стайку рыбной мелочи, я
зачерпнул воды; умылся тщательно и с наслаждением. Мы примостились на
камнях. Рики молчала, жевала листик тутовника, лицо у нее было скучающее. У
меня от любопытства чесался кончик носа, но вдруг нак